Театр кукол С.В.Образцова

Как это началось и почему это не кончилось?

Неизвестная телефонистка
То ли давно это было, то ли недавно — все зависит от ощущений.
Для тех, кто начал, кажется, будто вчера. Лучше всего назвать обстоятельства времени, места и действия. Тогда сразу все станет ясно.
1931 год. Весна. Москва. Мамоновский переулок (теперь он называется переулком Садовских).
В переулке — серое здание. В здании — Центральный Дом художественного воспитания детей.
В Доме художественного воспитания — сектор детского театра.
В секторе — заведующая — Ленора Густавовна Шпет. У заведующей — телефон. Она снимает трубку и звонит артисту Московского Художественного театра Второго Сергею Владимировичу Образцову, тому, который поет на концертах и показывает из-за ширмы кукол.
От имени дирекции Дома Шпет предлагает Образцову организовать кукольный театр. ,
Поскольку в то время телефоны еще не были автоматическими и соединение происходило с помощью телефонистки, то именно эту неизвестную телефонистку и надо считать основной виновницей того, что осенью этого же года в маленькой комнате Центрального Дома художественного воспитания детей собрался коллектив нового театра: шесть актеров, три музыканта, художник, столяр и портниха.

Эстафета

И еще было два человека. Про них надо говорить отдельно. Иван Афиногенова Зайцев и его жена Анна Дмитриевна Триганова. Два старых человека. Ему семьдесят пять, ей шестьдесят. Последние могикане ярмарочного балагана, последние актеры народного кукольного театра.
В детстве и юности Зайцев был «каучуковым мальчиком», «шпагоглотателем», «диким человеком с острова Цейлон», «пожирателем огня». Он умел показывать фокусы, играть марионетками (куклами на нитках) веселые цирковые сценки и с каким-то особым, необыкновенным мастерством разыгрывать все приключения народного Петрушки (это у Зайцева взял Образцов фасон складной ширмы, с которой он выступает до сих пор). Всех кукол Зайцев сам вырезал из дерева, а его жена одевала их в разноцветные костюмы с блестками.
Много десятилетий бродил Зайцев по дорогам России, тысячи километров прошел пешком по улицам и переулкам русских городов, показывая свое искусство, а последние два года жизни давал свои представления как актер Центрального театра кукол. Первым из всех советских кукольников он получил звание заслуженного артиста РСФСР.
Шарманка и куклы Зайцева хранятся в нашем музее. Если вы увидите их, вспомните, пожалуйста, о прекрасном, благородном человеке, унесшем в могилу великий секрет русского балагана и передавшем нам эстафету любви к искусству театра кукол.

Старт

У всякого театра должно быть свое кредо. Мы тоже придумали кредо: «Не будем играть куклами то, что люди сыграли бы лучше».
Слабенькое кредо. Негативное. А помогло очень. Заставило создавать свой репертуар, а не пользоваться тем, что не куклам написано.
Драматург Андрей Глоба написал нам пьесу «Джим и Доллар». Молодой композитор Вадим Кочетов сочинил музыку, художница Татьяна Борисовна Александрова выдумала декорации и кукол.
17 апреля 1932 года состоялась премьера. Конечно, сейчас мы бы такого спектакля не поставили. Очень уж все было наивно, хоть и с лучшими намерениями.
...Негритенок Джим со своим другом собакой Долларом бежит из Америки в Советский Союз. Через колониальную Африку, фашистскую Италию, бело панскую Польшу.
Сегодня мы, наверное, сказали бы «вульгарный социологизм», а тогда нам нравилось. И зрителям тоже. Спектакль был, во-первых, современный, во-вторых, веселый, в-третьих, совсем не «человеческий», а кукольный и, в-четвертых, хорошо сыгранный актерами. Несколько лет подряд Джима играла Екатерина Успенская, а Доллара — Евгений Сперанский. Оба они теперь заслуженные артисты республики.

«Чайка»

В Художественном театре спектакль «Чайка» стал знаменем... У нас тоже есть своя «Чайка», только она не птица, а рыба. Щука. Полное название нашей «Чайки» — «По щучьему велению».
Написала эту пьесу Елизавета Тараховская, а поставили мы ее в 1936 году.
Между «Джимом» и «Щукой» были еще постановки. И до сих пор не снятые с репертуара «Волшебная калоша» Германа Матвеева, и «Гусенок» Нины Гернет, и многие другие. Но нашей «Чайкой» почему-то стала «Щука». Может быть, потому, что в этом спектакле подытожились четырех летние поиски точной формы «кукольности», лаконичности.
Нам самим об этом судить трудно, но «Щуку» мы нежно любим. Сыграли ее уже две тысячи раз и желаем ей еще долгих лет жизни.
Многих дебютантов «Щука» навсегда закрепила за нашим театром: художницу Веру Николаевну Терехову, которую до сих пор зовут Верочкой, актера и режиссера Семена Самодура, поменявшего молодость на звание заслуженного артиста республики и прибавившего к таланту мастерство.

Еще одна «чайка»

Так как мы не «человеческий» театр, а кукольный, то у нас все не как у людей, и «Чаек» у нас не одна, а две, причем другая «Чайка» опять не птица, а домашняя утварь — лампа. «Волшебная лампа Аладина».
Это первый наш спектакль, сыгранный куклами «на тростях», то есть куклами другого устройства, другой анатомии, других пропорций, другого движения. Куклами, которые могут быть красивыми и романтичными.
С тех пор куклы «на тростях» вооружили большинство наших спектаклей, перекочевали в другие театры страны, пересекли границу, расселились чуть ли не по всей Европе, получили въездные визы в Египет, Индию, Америку, Японию. Я не называю Китая и Индонезии только потому, что там такие куклы существуют с незапамятных времен.
«Волшебная лампа Аладина» оказалась волшебной для многих ее создателей, окончательно связав их жизнь и судьбу с судьбой театра. Среди них автор «Лампы», теперь наш «придворный» автор — Нина Гернет, художник Борис Тузлуков, ставший нашим постоянным художником и заслуженным деятелем искусств, и, наконец, актеры «третьего призыва» — тогда совсем молодые, а теперь заслуженные артисты республики — Ева Синельникова, Павел Мелиссарато, Владимир Майзель.
Но не только это заставляет нас считать «Лампу» нашей второй «Чайкой», а еще и то, что это был первый спектакль, поставленный нами для взрослых.
Мы долго не решались объявить в афише вечерний спектакль. Боялись, что взрослые не придут, но они пришли и заполнили зрительный зал.
Больше двух тысяч раз сыграли мы «Волшебную лампу Аладина» и продолжаем играть до сих пор, хотя и передали ее старшим школьникам.
Начиная с того дня, когда Аладин, сын Хасана, впервые запел свою песню, наш театр играет каждый день для ребят и каждый вечер для взрослых.

«Где эта улица? Где этот дом?»

Между двумя нашими «Чайками» мы поставили несколько спектаклей, причем некоторые из них очень полюбились зрителям.
«Большой Иван», в котором среди кукол на равных с ними правах играл человек, прошел 273 раза, а «Кот в сапогах» еще больше — 1916 раз. Но самым большим событием, которое произошло за это время, было то, что Московский городской Совет подарил нам дом.
Мы отпочковались от Дома художественного воспитания детей и стали самостоятельными.
Наш новый дом на площади Маяковского с настоящей сценой, фойе, помещениями для мастерских и музея показался нам дворцом. Мы кричали «ура!».
Увы, диалектика — это диалектика. Наш дом стал нам тесен. Некуда девать декорации. Не хватает места мастерским, негде разместить новые экспонаты музея, негде репетировать. Что поделаешь? Теперь ведь нас уже не шесть человек, и не десять, и не двадцать, а двести.
Нужен новый дом. Он уже есть на Садово-Самотечной. Его только надо реконструировать. Проект готов. Будут две сцены и два зрительных зала. Для детей и для взрослых. Будут огромные мастерские, большой музей, зимний сад. Мы кричим «ура!» и ждем.

Большой экзамен

В здание театра на площади Маяковского мы въехали в 1937 году и в полном счастье работали в нем четыре года.
Но наступил день 22 июня 1941 года. Война.
Ровно через месяц упавшая рядом бомба разрушила наш театр. Играть в нем стало нельзя.
Мы погрузили кукол, и актеров, и декорации на пароход и двинулись по Москве-реке, Оке, Волге, Каме. Потом поездом до Новосибирска. Играли в селах и городах, играли в воинских частях, в госпиталях. Сделали фронтовую программу и двумя бригадами поехали на фронт. Играли в блиндажах, на лесных полянах. Иногда «антрактом» бывал артиллерийский обстрел, а треск зенитных пулеметов заставлял делать совсем непредвиденные паузы.
Как-то над ширмой с грохотом пронесся наш истребитель.
Кукла-собака с усиками и челкой Гитлера проводила взглядом самолет и почесала в затылке. Хохот грянул как залп и раскатился эхом по поляне.
По просьбе командования Сибирского военного округа обучили красноармейцев играть куклами, и на фронте возникло шестнадцать фронтовых кукольных театров. Наши волнения по поводу того, что мы окажемся ненужными в самый трудный для страны момент, исчезли. Мы оказались нужны.
Помните, как сказал Теркин?

«Ну война, так я же здесь!»

От пяти до двенадцати

Кончилась война. Пришли каменщики, плотники, штукатуры, маляры. Восстановили рухнувшие балки потолка, починили стены, все покрасили, и мы снова стали работать в своем театре.
Наша юность кончилась. Начался период зрелости. Мы многое поняли. Например, то, что нельзя поставить спектакль, который был бы хорош для ребят любого возраста.
Шестилетние отличаются от десятилетних куда больше, чем двадцатипятилетние от пятидесятилетних. Маленьким, оказывается, совсем нельзя показывать ничего страшного. Если волк на глазах у маленьких ребят съест Красную Шапочку, то это для них трагедия куда больше, чем «Отелло» для взрослых. Взрослые Дездемону от актрисы отделяют, да и то плачут, а маленькие ребята верят в волка до конца и не просто плачут, а кричат от страха. Кроме вреда, такой спектакль ничего не принесет.
И мы стали играть для маленьких ребят «Веселых медвежат», где вовсе нет ничего страшного. Никто ни за кем не гонится, и никто никого не ест. Медвежата умываются, делают гимнастику, едят, немного шалят — вот и все. Ребята в восторге. А польза большая. Нам мамы пишут, что их маленькие дети стали гимнастику делать (как медвежата), умываться и причесываться (как медвежата), говорить после обеда «спасибо» (как мед-вежата). А вот «Буратино» можно показывать восьмилетним да и тем, кто старше. Им непременно надо, чтобы было чуть-чуть страшно и чтобы герой был смелый, добрый, справедливый. Мы поставили для них и «Золушку», и «Царевну-лягушку», а для десяти- и двенадцатилетних играем «Маугли».

Тем, у кого паспорт

На вечерние спектакли к нам приходят только взрослые. Детей мы просто не пускаем. Родители возмущаются:
— Как это так? Кукольный театр, а детям нельзя.
— Конечно, нельзя.
— Так ведь «Краса Ненаглядная» — это же сказка?
— Сказка.
— А детям нельзя?
— Нельзя.
— Чепуху вы говорите.
— Нет, не чепуху.

Большинство народных сказок вообще не детям адресовано. И «Красу Ненаглядную» Е. Сперанский вовсе не для детей писал. Тема там — спор между любовью, ревностью и дружбой. Разве это детская тема? И гоцциевская сказка «Король-Олень», которую тот же Сперанский для нас переделал, тоже детям ни к чему, так же как и чешская сатирическая сказка «Чертова мельница», написанная для нас Исидором Штоком по пьесе Яна Дрды. И, конечно, дело тут не в сказках, а в темах. Основные темы наших спектаклей для взрослых — насмешливые, пародийные, сатирические. Мы играем сатирическую комедию «Соломенная шляпка», переработанную для нас Николаем Эрдманом, сатиру Е. Сперанского «Под шорох твоих ресниц» — о том, как делаются коммерческие боевики Голливуда. А сатирический памфлет-детектив «Мой, только мой!» написал, как ни странно, наш художник Борис Тузлуков. В этой пьесе все герои гангстеры, и все в конце концов убивают друг друга, что, с нашей точки зрения, и есть счастливый конец — «хэппи энд».
Рассуждали так: в обыкновенном театре нельзя показывать собак, коров, медведей? Значит, у нас это можно. В обыкновенном театре нельзя на коньках кататься или в воду прыгать? Значит, у нас можно. Вот мы и начали в наших спектаклях имитировать настоящих собак, да настоящих медведей, да парусные лодки, да снег, да льды, да северное сияние, да полярников. Вся эта абсолютная «настоящесть»: живые звери, подлинные ледяные торосы, морские волны, летчики за штурвалами самолетов — только в кино становится правдой, а в кукольном театре превращается в подделку, в муляж. Чтобы из этой муляжной корзинки натурализма выбраться, нужно было найти позитивную сторону кредо. Спорили, ругались, придирались к каждой новой пьесе, к каждому новому эскизу художника, пока не поняли, что не физическая возможность или невозможность изобразить что-либо отличает кукольный театр от кино или от театра обыкновенного и куклу-актера от актера-человека, а совсем другое: то, что отличает сказку от повести, басню от фельетона, Сокола из песни Горького от сокола-птицы, крыловскую Моську от чеховской Каштанки, Рейнеке-лиса от серебристой лисы. Чем определяется это различие? Степенью обобщения, вернее, таким обобщением, которое становится иносказанием. И как только мы поняли это, нам стало ясно, что наши родственники — это Свифт, Лафонтен, Крылов, сказочник Пушкин, сказочник Гоголь, сказочно-басенный Маяковский. Это не значит, что именно их мы должны ставить, а вот на них похожими быть обязаны. Такими же быть современными, какими они были, такими же острыми, такими же смелыми и решительными в обобщениях, в типизации, в иносказании.

Второе дыхание

Когда спортсмены бегут на большое расстояние, они устают. А бежать надо. Бегут через силу. И вдруг наступает такой момент, когда дышать становится легче и снова набирается скорость. Называется это — второе дыхание.
Наша самоуверенность пропала. А вот уверенность в том, что брешь в нашем театральном корабле заделана, появилась. Куда дальше держать путь — знаем. Туда, где темы сегодняшнего дня решаются средствами иносказания, басни — средствами предельного обобщения образа.
Откачали воду. Часть спектаклей с репертуара сняли, часть пересмотрели и переделали. А некоторые оставили как есть (они не противоречат нашему сегодняшнему кредо). И вот «Божественная комедия» Исидора Штока родилась уже на новом дыхании. Бога, ангела, дьявола в этом спектакле изображают актеры в масках, а Адама и Еву — куклы. Актеры, играющие этими куклами, не скрыты ширмой. Они видны. Души-то наших праотцев были человеческие — скрывать тут нечего. Сюжет у спектакля библейский, а тема сегодняшняя. О человеческой любви.
И два наших новых спектакля С. Маршака и К. Чуковского тоже вторым дыханием рождены. Обе постановки на «человеческие» спектакли не похожи. Иначе как куклами их сыграть невозможно. И куклы совсем не стараются превратиться в настоящих людей или настоящих зверей. Они такие, какими их изобразили авторы. Басенные. Сказочные. Мистер Твистер похож на мячик. Даже на два мячика. Побольше туловище, а поменьше голова. Во рту сигара. А когда мистеру снится сон, он становится прозрачным. Это уже не два мячика, а два обруча — побольше туловище, поменьше голова и во рту сигара.
Звери Чуковского тоже смешные (в обоих спектаклях художник один — П. Шенхоф). Они похожи на игрушки и карнавальные маски.
Тараканище маленький. Шевелит лапами, как заводной. А Слон огромный. Метра два ростом. И Крокодил не меньше. Ведь ему надо разбойника Бармалея проглотить.
Что это кукольный театр, сомнений нет. Что дети радуются, смеются и счастливы, в этом тоже нет сомнений. Значит, и мы рады.
И самый последний наш спектакль для взрослых «И-го-го» тоже есть иносказательный и в то же время безусловно современный и кукольный. Е. Сперанский назвал свою пьесу научно-популярной феерией.
Научная она потому, что дело происходит в исследовательском институте, а феерия потому, что директор института Фаустов вместе со своей ассистенткой журналисткой Маргаритой на протяжении спектакля с помощью «электронной установки» вылавливают из нашей жизни «нечистую силу»: ведьм, оборотней, чертей, русалок. Они же ведь, к сожалению, сущест-вуют.
Не знаю, быстро или медленно будет плыть наш корабль, но остановиться он не может, потому что его двигатель — искусство, а берега, мимо которых он проплывает, прекрасны и удивительны, как жизнь.

Мы показываем кукол, а куклы показывают нам целый мир

К тринадцати годам человек, никуда не выезжавший из Москвы или из Малой Вишеры, твердо знает, что Лондон «туманный», что Прага «злата», что Индия «страна чудес», что Дунай «голубой», а Нил «желтый», что Грузия «солнечная» и Узбекистан тоже, что Волга «мать», а Одесса «мама».
Позднее, годам к шестнадцати, человек усваивает более сложные определения: «Страна белого золота», «Страна черного золота», «Страна восходящего солнца», большое коли-чество государств, которые называются «странами контрастов», и большое количество городов, которые называют себя — «второй Париж».
Нам стукнуло уже тридцать, и большинство этих определений мы проверили сами. Куклы возили нас по множеству городов и стран. Откровенно говоря, не все сходится. Скажем, рядом со столицей «солнечного» Узбекистана, в городе Арысь, однажды октябрьским утром мы увидели снег. В Москве в это утро было 13 градусов выше нуля. За полтора месяца жизни в Лондоне мы ни разу не видели тумана, а в Каире попали под дождь, тогда как хорошо из-вестно, что в Каире дождей не бывает.
Мы не были в Голландии, и пока мы о ней знаем только, что она — «страна тюльпанов», то есть то, что о ней знают все. А известно ли вам, что Брянск — «город роз»? Поверьте, это действительно так.
Однажды, глядя на картотеку городов, в которых выступали наши куклы, мы наугад вытащили тоненькую пачку на букву «м». Вот что в ней оказалось: Мариуполь, Магнито-горск, Мары, Магдебург, Малоярославец, Мадрас, Макеевка, Масельское, Машково, Мисхор, Минск, Мурманск, Мичуринск, Мытищи, Милославское, Медвежьегорск, Мироновна, Монино, Милан и Монреаль.
В пачке еще нет ни Мельбурна, ни Махачкалы, ни Монтевидео, ни даже Малаховки. Но мы ездим четыре месяца в году, и, кто знает, может быть, мы еще проверим, действительно ли Антарктида — «страна вечного льда», а, к примеру говоря, Ужгород не седьмой ли «второй Париж»?
Куклы показывали нам чудеса, путали погоду, опрокидывали расстояния. Мы взлетели над снежными полями России и в тот же день опустились на зеленую траву Индии. Провожавшие нас москвичи поднимали меховые воротники" и терли красные уши, а встречавшие в Дели черноглазые девушки надели на наши шеи длинные гирлянды из роз.
В другую зиму самолет перенес нас в Африку. Сверху она была похожа на детскую картинку. Желтый- желтый песок, зеленая-зеленая долина, синяя-синяя река и аккуратные пирамиды. Внизу все это превратилось в город Каир, горячий днем и холодный ночью.
Куклы показывали нам сотни рек, моря и океаны. Между дневными и вечерними спектаклями мы прыгали с берега и в Волгу, и в Днепр, и в Лену, и в Енисей. Мы загорали на Черном море, то лежа на круглых и горячих, как лепешки, камнях ялтинского пляжа, то на серебряном песке Румынии, то на золотом песке Болгарии. Мы кидали камешки в Средиземное море и с берегов Африки и с итальянских берегов. Мы ныряли и в Адриатическое море и в Балтийское. Мы подружились с Индийским океаном, бродя по «жемчужному ожерелью» Бомбея и по бесконечным песчаным отмелям Мадраса. Мы дважды пересекли Атлантику — из Лондона в Нью-Йорк и из Монреаля в Глазго.
Куклы возили нас всеми древними и современными способами: на собаках, лошадях, верблюдах, поездах, автомобилях, пароходах, самолетах. Не пробовали только на под-водных лодках и вертолетах. Зато приходилось ездить и на слонах и верхом на палочке. Количество километров приближается к миллиону, количество зрителей — к двенадцати миллионам. Надеемся, что впереди у нас с куклами еще много миллионов. Конферансье из «Необыкновенного концерта» свел нас со зрителями 337 городов нашего государства и 91 города за границей. Из литературы понаслышке мы знали, что англичане чопорны, финны суровы, арабы медлительны, француженки легкомысленны, а американцы носят клетчатые ковбойки и кладут ноги на стол. На поверку оказалось, что финны смеются, как дети, арабы — самые лихаческие шоферы на свете, француженки ложатся спать в десять часов вечера, а американцы ходят в белых рубашках и держат ноги, как и все, под столом.
Мы поняли, что и города, и деревни, и горы, и реки в разных странах разные, а люди одинаковые. Смеются, когда им весело, плачут, когда им грустно. В каждой стране есть плохие и хорошие. Плохих мало, хороших много. Куклы подружили нас со многими хорошими людьми многих городов и стран.
...Шофер лондонского автобуса— мистер Гарри, который полтора месяца подряд дважды в день возил нас из отеля в театр и из театра в отель и полюбился нам, как остроумнейший и, пожалуй, самый веселый человек в столице Великобритании, в утро нашего отъезда был молчалив и даже мрачен всю дорогу до аэродрома.
— Что-нибудь произошло, мистер Гарри?
— Ничего. Ровно ничего. Я просто по натуре очень мрачный человек...
Через неделю после возвращения в Москву почтальон принес нам письмо от мистера Гарри.
Письма от наших заграничных друзей приходят каждый день — не только из тех стран и городов, в которых мы были, но и из тех, в которых мы не были, но обязательно будем. Мы пишем ответы в Варшаву и Белград, в Париж и Турин, в Нью-Йорк и Гавану, в Будапешт и Токио, в Прагу и Рио-де-Жанейро. Когда, закончив гастроли в какой- нибудь стране, мы садимся в поезд, выходим на летное поле или поднимаемся по трапу парохода, наши новые друзья машут нам руками и по-русски кричат слово «дружба». И мы всегда отвечаем им тем же словом, но уже на их языке. Смотрите, сколько слов нам пришлось выучить: пшиязнь, фройндшафт, амитье, фриндсхап, френдшип, приятельство, баратшааг, садака, амифиция, приетение, пршательстви, юстевююс митрата.