Петрушка

Примерно с 1840-х годов на страницах бытовых очерков, воспоминаний, дневников появляется имя Петрушки, Петра Ивановича Уксусова (в западнорусских краях и в Прибалтике), он же Ванька-Рататуй (от глагола «ратовать» — спасать, помогать при беде, защищать), который с годами становится главным и едва ли не единственным героем русского народного кукольного театра .
Существует мнение , что свое наиболее известное имя Петрушка обрел под влиянием лубков, часто изображавших «дурацких персон». Среди них рано появилось изображение шута и балагура «Петрухи Фарноса (фарное — рыло, морда)». Однако на лубках часто были тексты, указывающие на зрелищно-сценическую основу самого лубка: 
«Почтенные господа, я приехал к вам музыкант сюда, не дивитесь на мою рожу, что я имею у себя не очень пригожу, а зовут меня молодца Петруха Фарнос, потому что у меня большой нос...»
Кукольный театр Петрушки предельно прост по устройству. Имущество кукольника — легкая складная ширма, за которой он прячется. Кукол, задействованных в представлении, в каждый момент всего две, по числу рук манипулятора. Система вождения куклы — перчаточная. Головой куклы управляют с помощью указательного пальца, а в руки куклы продеты большой и средний пальцы. У опытных кукольников от длительного опыта пальцы приобретали замечательную гибкость: куклы вертят головой, наклоняются, в недоумении разводят руками, передают жестами испуг, удивление и другие состояния. При всем том некоторая угловатость и резкость кукольных жестов сохранялась, но и она обыгрывалась. Кроме того, резкость скрадывает неподвижность куклы. Чтобы не позволять зрителю долго рассматривать куклу, манипулятор постоянно менял ее положение. И тем не менее раз и навсегда запечатленное выражение на их лицах моментами совпадало с ситуацией и жестами, что вызывало потрясающий эффект жизни куклы. 
Запас кукол у кукольника был небольшим — до 15-20, но его было достаточно для не очень обширного репертуара.
Представление всецело отвечало требованиям сценичности. Помимо передачи действия, речь кукольного персонажа была всегда рассчитана на внешний эффект — имела в виду зрителя, к которому обращался Петрушка в большей степени, чем к тем, к кому он обращался по ходу пьесы.
Характерная особенность Петрушки — его особенный голос. Петрушка не должен разговаривать как остальные персонажи — он пищит, кричит, верещит. Достигается этот эффект при помощи уже упоминаемого пищика. Пищик обыкновенно состоит из двух маленьких пластинок с полотняными ленточками между ними. Положенный на язык и прижатый к небу, он делает речь дребезжащей и писклявой.
«В первый раз я увидел его больше полувека назад во дворе нашего дома на Балчуге [...].
Со двора донеслись визгливые звуки шарманки, а затем ворвался и его голос — нечеловечески пронзительный и такой высоты, какая доступна, кажется, только молодым, едва оперившимся ястребкам. (Потом я узнал происхождение этого голоса: он делался из серебряного гривенника и назывался «пищиком». Кукольник брал пищик в рот, прижимал языком к небу, и таким образом пищик служил ему как бы второй гортанью.)
[...] На дворе стояла женщина и крутила шарманку. Звукам шарманки было на дворе тесно. Яростно лаяла собака, орал, размахивая метлой, дворник, но на фоне шарманки и его боевого клича «рю-тю-тю- тю-тю!» все это казалось лишь пантомимой. Уже сбегались ребята с окрестных дворов, заходили прохожие. Рядом с шарманкой стояла грязно-зеленая ширма, а на грядке ширмы буйствовал Он — в красной рубахе и красном колпаке, этакий зубоскал-крючконос. Его пищик перекрывал даже шарманку, а его дубинка с расщепом-трещеткой смачно ударяла по деревянным черепам соперников: цыган, капрал, квартальный, лекарь падали замертво. Каждый удар сопровождался смехом зрителей. Открывались окна и двери. Из верхних этажей летели медяки, обернутые в бумагу,— чтобы не отскакивали от булыжника и не закатывались куда не надо... И ничего ему не было страшно: ни яростный лай собаки, ни громыхающие по булыжной мостовой Балчуга ломовые полки с железоскобяными изделиями, ни случайный состав аудитории. Он бил наверняка и никогда не промахивался ни дубинкой, ни репликой. И его удары и его реплики были отточены временем, были опробованы и проверены на многочисленных поколениях зрителей.[...]
А представление продолжается.
— Я цыган Мора из цыганского хора, пою басом, запиваю квасом, — без всяких знаков препинания гудит за куклу актер-кукольник, скрытый за ширмой.— Шишел-вышел, от кого-то слышал, что тебе конь хороший требуется...
И сейчас же, прижав пищик к небу и устремив в его щель струю воздуха из легких, кукольник артикулирует за Петрушку:
— А хороша ли у тебя лошадь?!
Ах, как сливается этот пронзительный голос с маленьким тельцем зубоскала-крючконоса! Много лет спустя для нас, советских кукольников, это вырастет в целую проблему... Сторговав у Цыгана лошадь, он бежит за кошельком; «бежит» — это, значит, просто проваливается за ширму. И это тоже вырастает у нас в проблему. Сколько раз потом нам будут кричать режиссеры: «Держите уровень, вы все время проваливаетесь!» А ему все равно: у него нет уровня, нет плоскости, по которой он ходит... Вот он появляется уже с дубинкой, держит ее как будто неловко, одними кистями — деревянные ладошки торчат в разные стороны, как обожженные. Но уж зато как треснет — искры из глаз...
— Вот тебе сто, вот тебе полтораста!!!
И опять: «Картофелю, картофелю!!!»
И поневоле оглядываешься: не треснет ли сейчас кто-нибудь и тебя по затылку? Жизнь-то ведь не шутка...
[...] И все же странный герой... Только что чуть не насмерть забил квартального, теперь бьет цыгана, а сейчас его самого будет страшно лягать взбесившаяся цыганская кляча, а потом он будет лупцевать лекаря. Раздает удары направо и налево и сам получает в ответ затрещины, от которых валится на грядку ширмы, стонет и причитает... Вокруг него одни лихоимцы, продувные бестии, квартальные, цыгане, лекари- костоломы... А он сам? [...] Он шире понятий «отрицательного» и «положительного»: народ выдумал его себе на забаву и на страх властям предержащим. Он негативен, жесток, сатиричен и в то же время возбуждает к себе какую-то щемящую нежность. Образ его противоречив и трагикомичен: он складывается из неживой природы куклы, ожившей в гневе и смехе народном. Вот сейчас, в финале представления, появится страшенный пес или черт в образе пса — это уже как хотите — и, схватив героя за нос, утащит за ширму, в «преисподнюю», под хохот зрителей. Но он воскреснет! Обязательно воскреснет на соседнем же дворе. Снова запляшет красным язычком пламени на
грядке ширмы со своим победоносным кличем «Рю- тю-тю!..». Живуч, ох живуч Петр Петрович Уксусов!»
В конце XIX века петрушечники обычно объединялись с шарманщиками. Русское название ручного органа «шарманка» произошло от начального слова немецкой песенки «Шармане Катерина», исполняемой шарманками в эпоху распространения в России этих инструментов, а на Украине за ним закрепилось название «катаринка».
С утра до позднего вечера ходили кукольники с места на место, повторяя за день по многу раз историю похождения Петрушки — она была невелика, и все представление длилось 20-30 минут. Актер таскал на плече складную ширму и сундучок с куклами, а музыкант — тяжелую, до тридцати килограммов, шарманку. Остановившись на сельской базарной площади, деревенской улице или зайдя в городской двор, музыкант опирал шарманку на «ногу», а кукольник начинал расставлять ширму. Его ширма уже значительно отличалась от зарисованной Олеарием: это была не простынь, а конструкция из трех рам, скрепленных скобами и затянутых ситцем; ширма ставилась прямо на землю и скрывала кукольника целиком, с головы до пят. Пока звуки шарманки собирали зрителей, петрушечник, зайдя внутрь ширмы, перекладывал кукол из сундука в большой карман, нашитый на уровне его груди на ситец одной из рам, брал в рот пищик — и вот уже раздавался знакомый публике голос еще не видимого героя. А минуту спустя выскакивал и он сам, вертя своим длинным носом и красным колпаком.
Набор и порядок сцен слегка варьировался, но основное ядро комедии оставалось неизменным. Петрушка приветствовал публику, представлялся и заводил разговор с музыкантом. Шарманщик время от времени становился партнером Петрушки: вступая с ним в разговор, он то увещевал его, то предупреждал об опасности, то подсказывал, что делать. Эти диалоги обусловливались и очень важной причиной технического порядка: речь Петрушки из-за пищика не всегда была достаточно внятной, и шарманщик, ведя диалог, повторял Петрушкины фразы, помогая таким образом зрителям понимать смысл его слов.
В кукольной комедии было несколько сцен, в которых сам Петрушка не участвовал. В них исполнялись танец двух «арапок» и жонглирование двух «арапов». Пантомимические номера позволяли щегольнуть техникой. Особенно жонглирование разными предметами выходило у опытных кукольников чрезвычайно ловко и забавно. Иногда, если публики набиралось много и
вознаграждение актеров было щедрым, дополнительно показывали еще одну сценку — «Петрушкину свадьбу». Как пишет Д. Ровинский, «сюжета в ней никакого, зато много действия». Судя по упоминаниям, в комедии была еще одна сценка — с духовным лицом. Очевидно, по цензурным соображениям ни в один из записанных текстов она не попала. Но в начале XIX века она входила в число основных сцен комедии.
«Комедия эта играется в Москве, под Новинским. [...] Содержание ее очень несложна: сперва является Петрушка, врет всякую чепуху виршами, картавя и гнусавя в нос, — разговор ведется посредством машинки, приставляемой к небу, над языком, точно так же, как это делается у французов и итальянцев. Является Цыган, предлагает Петрушке лошадь. Петрушка рассматривает ее, причем получает от лошади брычки то в нос, то в брюхо; брычками и пинками переполнена вся комедия, они составляют самую существенную и самую смехотворную часть для зрителей. Идет торг,— Цыган говорит без машинки, басом. После длинной переторжки Петрушка покупает лошадь; Цыган уходит. Петрушка садится на свою покупку, покупка бьет его передом и задом, сбрасывает Петрушку и убегает, оставляя его на сцене замертво. Следует жалобный вой Петрушки и причитанья на преждевременную кончину доброго молодца. Приходит Доктор:
— Где у тебя болит?
— Вот здесь!
— И здесь?
— И тут. 
Оказывается, что у Петрушки все болит. Но когда Доктор доходит до нежного места, Петрушка вскакивает и цап его по уху; Доктор дает сдачи, начинается потасовка, является откуда-то палка, которою Петрушка окончательно и успокаивает Доктора.
— Какой же ты Доктор,— кричит ему Петрушка,— коли спрашиваешь, где болит? На что ты учился? Сам должен знать, где болит!
Еще несколько минут — является Квартальный, или, по-кукольному, «фатальный фицер». Так как на сцене лежит мертвое тело, то Петрушке производится строгий допрос (дискантом):
— Зачем убил Доктора?
Ответ (внос):
— Затем, что свою науку худо знает — битого смотрит, во что бит, не видит, да его же еще и спрашивает.
Слово за слово,— видно, допрос Фатального Петрушке не нравится. Он схватывает прежнюю палку, и начинается драка, которая кончается уничтожением и изгнанием Фатального, к общему удовольствию зрителей; этот кукольный протест против полиции производит в публике обыкновенно настоящий фурор. Пьеса, кажется бы, и кончилась; но что делать с Петрушкой? И вот на сцену вбегает деревянная Собачка-пудель, обклеенная по хвосту и по ногам клочками взбитой ваты, и начинает лаять со всей мочи (лай приделан внизу из лайки).
— Шавочка-душечка, — ласкает ее Петрушка,— пойдем ко мне жить, буду тебя кошачьим мясом кормить.
Но Шавочка ни с того ни с сего хвать Петрушку за нос; Петрушка в сторону, она его за руку, он в другую, она его опять за нос; наконец, Петрушка обращается в постыдное бегство. Тем комедия и оканчивается. Если зрителей много и Петрушкину свату, то есть главному комедианту, дадут на водку, то вслед затем представляется особая интермедия под названием «Петрушкина свадьба». Сюжета в ней нет никакого, зато много действия. Петрушке приводят невесту Варюшку; он осматривает ее на манер лошади. Варюшка сильно понравилась Петрушке, и ждать свадьбы ему невтерпеж, почему и начинает он ее упрашивать: «Пожертвуй собой, Варюшка!» Затем происходит заключительная сцена, при которой прекрасный пол присутствовать не может. Это уже настоящий и «самый последний конец» представления; затем Петрушка отправляется на наружную сцену балаганчика врать всякую чепуху и зазывать зрителей на новое представление. В промежутках между действиями пьесы обыкновенно представляются танцы двух Арапок, иногда целая интермедия о Даме, которую ужалила змея; тут же, наконец, показывается игра двух Паяцев мячами и палкой. Последняя выходит у опытных кукольников чрезвычайно ловко и забавно: у куклы корпуса нет, а только подделана простая юбочка, к которой сверху подшита пустая картонная голова, а с боков — руки, тоже пустые. Кукольник втыкает в голову куклы указательный палец, а в руки — первый и третий пальцы; обыкновенно напяливает он по кукле на каждую руку и действует таким образом двумя куклами разом. При кукольной комедии бывает всегда шарманка, заменившая старинную классическую волынку, гусли и гудок; шарманщик вместе с тем служит «понукалкой», то есть вступает с Петрушкой в разговоры, задает ему вопросы и понукает продолжать вранье свое без остановки».
С наступлением XX века «Комедия о Петрушке» начинает быстро разрушаться. Причин для этого было более чем достаточно. Прежде всего этому способствовал жесткий контроль властей, доходивший до прямых гонений и запретов. Блюстителей порядка и нравственности раздражали крамольное содержание некоторых сцен, грубость и циничность выражений, аморальность поведения героя. Уличный актер все время должен был быть настороже. Заметив среди зрителей людей, одетых «по-господски», он спешил смягчить текст или действие некоторых сцен, а иногда и вовсе их опускал. Поэтому в более поздних текстах «Петрушки» фигура городового (квартального) часто заменяется более нейтральной в социальном плане фигурой «капрала» (т.е. иностранца, над которым потешаться не возбранялось).
От этого комедия утрачивала злободневность, остроту, становилась пресной, несмешной, неинтересной и, в общем-то, бессмысленной. Кроме того, у балаганных и уличных актеров появился грозный конкурент — кинематограф. Положение Петрушки еще более ухудшилось, когда началась первая мировая война. Голод и разруха охватили Россию; народу было не до развлечений, и Петрушка катастрофически быстро терял своих зрителей. Кукольникам приходилось как-то приспосабливаться к новым условиям. И чтобы заработать на кусок хлеба, они все чаще начинают играть свою комедию перед детской аудиторией. 
Их приглашают на детские праздники, новогодние елки; летом они ходят по дачам. Естественно, что в таких условиях текст и действия многих сцен неизбежно менялись. Из сатирического персонажа, уличного забияки и хулигана Петрушка превратился в веселого клоуна.
Лишившись главных черт своего характера, потеряв своих основных партнеров, утратив остроту ситуаций, он захирел и скоро стал никому не нужен. Его пробовали возродить в агитационных спектаклях первых послереволюционных лет, затем — в воспитательных представлениях для детей. Но его «данные» не соответствовали духу и характеру этих спектаклей, и его пришлось заменить другими героями. История Петрушки на этом закончилась. Однако его имя стало нарицательным — «петрушками» теперь называют перчаточных кукол вообще.